Неточные совпадения
В каждом государстве они сметут в кошели свои все капиталы, затем сложат их в один кошель, далее они соединят во единый мешок концентрированные капиталы всех государств, всех наций и тогда великодушно организуют по всей земле производство и потребление на
законе строжайшей и даже святой
справедливости, как это предуказывают некие умнейшие немцы, за исключением безумных фантазеров — Карла Маркса и других, иже с ним.
Послушать, так нужная степень нравственного развития у всех уже есть, как будто каждый уже достиг его и носит у себя в кармане, как табакерку, что это «само собой разумеется», что об этом и толковать нечего. Все соглашаются, что общество существовать без этого не может, что гуманность, честность,
справедливость — суть основные
законы и частной, и общественной жизни, что «честность, честности, честностью» и т. д.
Кажется, честность,
справедливость, сострадание добываются как каменный уголь, так что в статистических таблицах можно, рядом с итогом стальных вещей, бумажных тканей, показывать, что вот таким-то
законом для той провинции или колонии добыто столько-то правосудия или для такого дела подбавлено в общественную массу материала для выработки тишины, смягчения нравов и т. п.
Такое объяснение всего того, что происходило, казалось Нехлюдову очень просто и ясно, но именно эта простота и ясность и заставляли Нехлюдова колебаться в признании его. Не может же быть, чтобы такое сложное явление имело такое простое и ужасное объяснение, не могло же быть, чтобы все те слова о
справедливости, добре,
законе, вере, Боге и т. п. были только слова и прикрывали самую грубую корысть и жестокость.
Принуждающий
закон могут считать противоположением свободе, но не самую
справедливость, а еще меньше братство.
Закон может принуждать людей к
справедливости, но не может принуждать к братству.
Стараюсь поступать по
справедливости и по
закону — и то слава Богу!
— Вот в чем почитается по
справедливости источник государственного избытка, силы, могущества; но тут же видны слабость, недостатки и злоупотреблении
законов и их шероховатая, так сказать, сторона.
Тот же критик решил (очень энергически), что в драме «Не так живи, как хочется» Островский проповедует, будто «полная покорность воле старших, слепая вера в
справедливость исстари предписанного
закона и совершенное отречение от человеческой свободы, от всякого притязания на право заявить свои человеческие чувства гораздо лучше, чем самая мысль, чувство и свободная воля человека».
Но ежели правда и
справедливость нарушены, то может ли
закон равнодушно взглянуть на факт этого нарушения? Не вправе ли он потребовать, чтобы нарушенное было восстановлено быстро, немедленно, по горячим следам? чтобы преступление, пристигнутое, разоблаченное от всех покровов, явилось перед лицом юстиции в приличной ему наготе и притом снабженное неизгладимым клеймом позора на мрачном челе?
С одной стороны, преступление есть осуществление или, лучше сказать, проявление злой человеческой воли. С другой стороны, злая воля есть тот всемогущий рычаг, который до тех пор двигает человеком, покуда не заставит его совершить что-либо в ущерб высшей идее правды и
справедливости, положенной в основание пятнадцати томов Свода
законов Российской империи.
Но какие это люди, милая маменька! сколько бы они могли принести пользы отечеству, если б не заблуждались! Какие величественные замыслы! Какие грандиозные задачи! Люди, которые, по всей
справедливости, могли бы претендовать на титул благодетелей человечества, — эти люди не имеют теперь впереди ничего, кроме справедливой кары
закона! И они подвергнутся ей, этой каре (в этом я могу служить вам порукою)… подвергнутся, потому что заблуждались!
— Да-с, Маркову, именно! — подтвердил Забоков. — Вы вот смеяться изволите, а, может быть, через ее не я один, ничтожный червь, а вся губерния страдает. Правительству давно бы следовало обратить внимание на это обстоятельство. Любовь сильна: она и не такие умы, как у нашего начальника, ослепляет и уклоняет их от
справедливости, в
законах предписанной.
Вот на какие посылки разложил он весь этот случай. Племянника своего он не знает, следовательно и не любит, а поэтому сердце его не возлагает на него никаких обязанностей: надо решать дело по
законам рассудка и
справедливости. Брат его женился, наслаждался супружеской жизнию, — за что же он, Петр Иваныч, обременит себя заботливостию о братнем сыне, он, не наслаждавшийся выгодами супружества? Конечно, не за что.
Но ведь мы знаем, как делаются
законы, мы все были за кулисами, мы все знаем, что
законы суть произведения корысти, обмана, борьбы партий, — что в них нет и не может быть истинной
справедливости.
Не может человек не страдать, когда вся его жизнь вперед определена
законами, которым он должен повиноваться под угрозой наказания и — разумности,
справедливости которых он не только не верит, но несправедливость, жестокость, неестественность которых он часто ясно сознает.
В большинстве случаев люди нашего времени не верят в
справедливость этого
закона, презирают его, а все-таки повинуются ему.
— По
закону они ничего не могут получить с меня. Я из наследства мужа ни копейки не прожила! Где же
справедливость после этого! — воскликнула она.
Он не гонит с юношескою запальчивостью со сцены всего, что уцелело, что, по
законам разума и
справедливости, как по естественным
законам в природе физической, осталось доживать свой срок, что может и должно быть терпимо.
И ещё раз хрустнула вера моя во всеведение божие и в
справедливость законов, — разве можно так ставить человека ради торжества
закона?
Восемнадцать рублей в месяц получает, живёт без всякого
закона, один, как перст, а туда же —
справедливость!
Согласен, что дневной разбой в русских судах еще хуже, но из этого не следует, что у вас есть
справедливость в
законах и судах.
Скажи человеку, закоренелому в эгоизме: «Ты — ничто! — вот до какой мысли достигнешь ты путем науки: счастие, достойное человека, может быть одно — самозабвение для других; — награда за это одна — наслаждение этим самозабвением», — и он опечалится, хотя бы в самом деле от юности своей соблюл все
законы чести и
справедливости.
А между тем к этому
закону и сводятся все стремления к [независимости,] самостоятельности и строгой
справедливости, все гуманные чувства, все антипатии к [деспотизму и рабству].
Выяснить своими усилиями свое отношение к миру и держаться его, установить свое отношение к людям на основании вечного
закона делания другому того, что хочешь, чтобы тебе делали, подавлять в себе те дурные страсти, которые подчиняют нас власти других людей, не быть ничьим господином и ничьим рабом, не притворяться, не лгать, ни ради страха, ни выгоды, не отступать от требований высшего
закона своей совести, — всё это требует усилий; вообразить же себе, что установление известных порядков каким-то таинственным путем приведет всех людей, в том числе и меня, ко всякой
справедливости и добродетели, и для достижения этого, не делая усилий мысли, повторять то, что говорят все люди одной партии, суетиться, спорить, лгать, притворяться, браниться, драться, — всё это делается само собой, для этого не нужно усилия.
Вы хотите, чтобы люди были истинно братьями, вы призываете их к
законам их общей природы, вы боретесь против всякого притеснения, всякого беззакония, всякого лицемерия; вы призываете на землю царство
справедливости, долга, правды, любви, — как же могут те, которых сила основана на противном, не подняться против вас!
Глафира едва сдержала на своем лице улыбку, вызванную этими соображениями о логике юридической
справедливости вексельного права, и, желая успокоить злополучного Висленева, сказала, что предполагаемая им комбинация так нова, что едва ли предусмотрена
законом и, вероятно, еще составит вопрос, который может разрешиться в благоприятном для Иосафа смысле. Но Жозеф едва дал окончить Бодростиной ее утешительные слова и заговорил...
Этика
закона, сама по себе взятая, интересуется добром и
справедливостью, но не интересуется жизнью, человеком, миром.
Любовь к такому «дальнему», как «сверхчеловек» Ницше, как грядущий коммунистический строй Маркса, как нравственный
закон всех моралистов, как отвлеченная
справедливость законников, как государственность этатистов, как утопии совершенного социального строя социальных революционеров, как научная истина «сиентистов», как красота эстетов, как отвлеченная ортодоксия религиозных фанатиков, есть безбожная и бесчеловечная любовь.
Социальная этика строит оптимистическое учение о силе нравственного
закона, оптимистическое учение о свободе воли, оптимистическое учение о наказании и каре злых, которой будто бы подтверждается царящая в мире
справедливость.
Вот такой суд — с застывшими формами и вековой неподвижностью — всего лучше выказывал, до какой степени в Англии добро и зло переплетены в деле общей правды и
справедливости. Суд — свободный и независимый; но с варварским нагромождением старых
законов, с жестокими наказаниями, с виселицей; а в гражданских процессах — с возмутительной дороговизной; да и в уголовных — с такими же адскими ценами стряпчим и адвокатам.
И разум, и рассуждение, и история, и внутреннее чувство — всё, казалось бы, убеждает человека в
справедливости такого понимания жизни; но человеку, воспитанному в учении мира, всё-таки кажется, что удовлетворение требований его разумного сознания и его чувства не может быть
законом его жизни.
Природа,
закон,
справедливость и Бог приказывают тебе выйти из твоего настоящего положения.
Социализм — последняя
справедливость и последняя правда людей в усилии их соединиться и устроиться в царстве кесаря по
законам природной необходимости.
Но два рода людей никогда, даже в принципе, не допускают прямого понимания этого
закона и горячо отстаивают
справедливость противления злу.
Таков
закон мировой
справедливости.
Я хоть и в русской земле рожден и приучен был не дивиться никаким неожиданностям, но, признаюсь, этот порядок contra jus et fas [Против
закона и
справедливости (Лат.)] изумил меня, а что гораздо хуже, — он совсем с толку сбивал бедных новокрещенцев и, может быть, еще большей жалости достойных миссионеров.
Самые противоположные русские идеологии утверждали, что русский народ выше европейской цивилизации, что
закон цивилизации для него не указ, что европейская цивилизация слишком «буржуазна» для русских, что русские призваны осуществить царство Божие на земле, царство высшей правды и
справедливости.